Юрист Марина Агапочкина выступает в судах в защиту врачей.  Она утверждает, что сторону врачей занимает принципиально, поскольку сама является врачом-терапевтом по первому образованию. В своем интервью порталу Екатеринбург-Онлайн 24 июля она рассказывает о том, что мишенями для уголовного преследования все чаще становятся опытные врачи, а также объясняет, почему и от кого приходится защищать медработников.

— Как объяснить такое количество судов, скандалов, недовольства? Медицина стала хуже? Врачи? Чиновники плохо управляют? 

— Считаю, что началось это с 2012 года, когда на здравоохранение упало действие закона о защите прав потребителей. Вдруг по закону медицина стала услугой, хотя раньше это была помощь. Только специфика медицинской услуги в том, что объект, на который воздействует врач, — это жизнь и здоровье. В медицине, когда ты держишь скальпель, ты уже в той или иной степени причиняешь вред: аппендицит удалил — остался шов. Нет ни одной таблетки без побочного действия. Но закон никак отдельно медицину не выделяет. По статье 14 закона о правах потребителей любой вред здоровью возмещается за счет средств исполнителей. И соразмерности этого вреда не существует. Понимаете, юристы, защищая пациентов, выигрывают иски именно на основании того, что закон, который на них свалился, не содержит учета специфики медицины. Я считаю, что всё дело именно в этом.

— Много уголовных дел, связанных со смертью людей. Тут ведь не действует закон о правах потребителей, как в гражданских делах.

— Да, сейчас у нашей команды 15 уголовных дел, где мы защищаем врачей. Это дела за период с начала года на разных стадиях, где-то возбужденные, в каких-то идет проверка. Каждый день в Екатеринбурге возбуждаются новые уголовные дела против врачей. Такой вал связан совсем не с тем, что врачи стали работать хуже, чем раньше. Это однозначно из-за того, что при следственных управлениях начали открываться свои отделы судебных экспертиз, которые делают заключения. У нас большие сомнения по этому поводу, насколько такие заключения объективны. Представьте, в одном кабинете сидит следователь, в другом — бюро. А с точки зрения закона, СМЭ — это самостоятельный лицензированный вид медицинской деятельности, как хирургия, терапия. Наше бюро и многие другие организации имеют лицензии. В Следственном комитете этой лицензии нет до настоящего времени. Это вопрос времени, конечно. Но где независимость? На основании этих экспертиз предъявляют обвинение, людей осуждают.

— На специалистов государственных бюро, которые в ведомстве Минздрава, тоже можно надавить. Где тогда должны проводиться экспертизы?

— Важно, чтобы описание было обезличенным: ни имен, ни фамилий врачей и пациентов, названий медучреждений. Можно отправлять в бюро другого региона, но тоже в пределах разумного. Главное, чтобы там был нужный специалист. Некоторые экспертизы в делах, которые мы сейчас ведем, просто нелепы. Возможно, необходимо проведение независимой экспертизы в Национальной медицинской палате (некоммерческое объединение врачей, медицинских организаций.)

— Можете привести примеры конкретных случаев?

— Вот пример. Небольшой город в Свердловской области, районная больница (ни фамилий, ни даже названия города я называть не имею права), молодой человек 27 лет поступает с болями в животе. Делают полное обследование, всё, что можно в условиях небольшой больницы: рентген, ФГС, УЗИ, анализы крови. Ему то лучше, то хуже: температура, боли. Решают сделать колоноскопию, обследование через прямую кишку. Но процедуру прекращают, потому что пациент жалуется на сильные боли. Решают перенести это обследование, сделать позже под общим наркозом, но не успевают. На пятый день перитонит, молодой человек умирает.

По делу провели судебно-медицинскую экспертизу, которая пришла к выводу, что во время проведения колоноскопии были повреждены стенки органов, но колоноскоп — это инструмент в 13 миллиметров с тупым концом, без иглы. А якобы прокол спустя пять дней после обследования был размером в 3 мм! Среди экспертов, которые делали заключение, не было ни одного специалиста-проктолога! Выводы они делали на основании литературы 1987 года издания. Тогда в СССР еще не было такого исследования, как колоноскопия.

Еще случай. Участковый терапевт выписала препарат от тахикардии. Пациентка, перенесшая рак четвертой стадии, с сильными осложнениями после химиотерапии, лучевой терапии: фиброз легких, сердца. Вес 35 килограммов, гипотрофия.

У нее остановилось сердце. Родные написали заявление, возбудили уголовное дело, и эксперты предположили, что смерть наступила из-за препарата. Причем тут терапевт? Препарат по описанию выводится из крови в течение трех часов, а ей стало плохо гораздо позже. При этом она принимала еще один препарат, который ей никто не прописывал. Так вот, в этом случае эксперты сделали выводы на основании информации из интернета! В заключении они прямо ссылаются на личную страницу медика, где была ветка обсуждения воздействия препарата. И на основании подобных заключений выносятся обвинительные приговоры.

— Если так и есть, то это нелепо. Но ведь есть и ошибки, и равнодушие, и халатность.

— Как и в любой профессии, есть в медицине и те люди, которых не должно быть там. В любом случае, когда мы с коллегами берем дело, мы очень внимательно знакомимся с деталями. Наверное, не всякое дело возьмем. Когда есть равнодушие к пациенту, например.

— На стороне пациентов вы были как юрист?

— Да. Но последние годы защищаю только врачей. Отчасти это мое собственное развитие как профессионала. Потому что защитить пациента элементарно, выиграть гражданский иск против медицинской организации с учетом всего того, что я рассказала, просто. Кроме того, последние два года этот общий хайп вокруг медицины с посылом «преступники в белых халатах» лишает меня возможности вставать на сторону пациента, я понимаю, что иск будет закончен положительно. И я этим самым добавлю еще одну ложку к тому хайпу, который происходит. Я против него. А врачи, в отличие от пациентов или их родных, не могут сами обратиться к журналистам, чтобы предать огласке какую-то несправедливость: они связаны законом, не могут разглашать информацию о диагнозе пациента. Так и создается образ «преступников в белых халатах».

— Но даже если действительно есть вина, есть врачебная ошибка, реальными сроками всё равно не наказывают. 

— Есть случаи реального лишения свободы. Но в Свердловской области таких приговоров не было, к счастью. Я категорически против реальных сроков. Врачи не те люди, которых надо изолировать от общества, чтобы они перевоспитались, если мы воспринимаем заключение как перевоспитание. Полностью освобождать от уголовной ответственности тоже нельзя, но никаких реальных сроков! Штрафы, отстранение от работы, судимость, требование о повышении квалификации.

— Кто тогда виноват в хайпе, в большом количестве уголовных дел? Родные, пострадавшие, которые хотят разобраться, желают хоть какого-то возмездия? 

— Да, потеря близкого вызывает эмоции, хочется найти виноватого, это защитная реакция психики. Я их понимаю, отношусь с уважением, их нельзя обвинить. Но это не значит, что в смерти их близкого виновен конкретный человек. Ведь все наши пациенты подписывали согласие, все были предупреждены о возможных последствиях и осложнениях. Но это, кстати, не останавливает Следственный комитет.

Я всегда настраиваю клиентов-врачей, что нужен нормальный диалог с родными. В каких-то случаях этот диалог есть. Но не всегда люди готовы воспринимать объяснения. Такое тоже бывает. Да, возможно, и у врача с течением времени эмоции по-иному выстраиваются. А подавленные эмоции родственники пациентов принимают за черствость, бездушие. Но не надо думать, что хирург, не спасший пациента, не переживает. Переживает.

— Вы говорите, что у вас 15 медицинских дел. Что это за люди, которым грозит обвинение по уголовной статье?

— Тот самый портрет «врача-преступника», составленный Следственным комитетом, полностью совпадает с нашими делами. Это врачи с большим опытом, профессионалы. Эти люди попадают в уголовную статистику, потому что берут самые сложные случаи. Это люди, которые двигают науку и применяют новые технологии. И, к сожалению, они становятся основными фигурантами уголовных дел. Они самые уязвимые: хирурги, анестезиологи, акушеры-гинекологи. По нашим гражданским делам первое место по искам в отношении стоматологов. На втором месте пластическая хирургия. Женщина, заплатив десятки тысяч рублей, очень хочет быть 25-летней, но полного чуда не происходит. Тут изначально конфликтная сфера.

— Чувствуете в последние годы некий раскол «врач — пациент»?

— Медицина как жила ради пациентов, так и живет. Что бы ни делали чиновники или силовые органы. Да, конечно, силовые структуры пытаются разобраться, но дайте в первую очередь разобраться профессионалам и врачебным ассоциациям. Они есть в каждом регионе. СК не обращается, например, к ассоциации хирургов ни по одному из своих дел, которые расследует. Хотя все запросы можно сделать обезличенными, без фамилий. Но, я уверена, взаимное единение врачей и пациентов всё равно победит.

Как сообщалось ранее, отдельная статистика по медицинским делам ведется с 2015 года. В прошлом году в СКР были созданы специальные отделы по врачебным ошибкам, и Следственный комитет предложил внести в УК уголовную ответственность за так называемые ятрогенные преступления (лишение свободы от двух до семи). Глава СКР является последовательным сторонником криминализации врачебных ошибок. Кампания набирает обороты: в 2017 году, когда СКР впервые отчитался о работе по расследованию врачебных ошибок, было заведено более 1,7 тыс. уголовных дел против медиков. В прошлом году на них было подано было уже 6500 жалоб, по которым было возбуждено 2029 уголовных дел. До суда дошли 300. Все это (даже «скромные» 300 судебных дел) — немыслимые для развитых стран цифры.